На премьерный показ в Академическом русском драматическом театре им. Луначарского собрался, кажется, весь Севастополь, но прошли в зал немногие из тех сотен, что обступили красную дорожку. За порядком следили казаки, и он соблюдался строго. Трудно было бы ожидать иного, когда вступительную речь Никита Михалков посвятил Российской Империи. Тот, кто говорит, что Крым не русский, враг, заявил кинорежиссер. И поскольку враги нам не указ, российская премьера нового фильма Никиты Михалкова, Солнечный удар, состоялась в двух городах Крыма, в Симферополе и Севастополе.

Для Михалкова это важно не только по политическим мотивам. Действие одной из двух сюжетных линий Солнечного удара происходит в Крыму, в концентрационном лагере для пленных белогвардейцев. Фильм начинается с длинной сцены, в которой добродушный комиссар переписывает пленных и швыряет их погоны в корзину, а завершается эвакуацией на тот свет в шторм бывшая армия с молитвой восходит на ржавую баржу, которая, как сказано им, пойдет в Очаков Вторая линия воспоминания главного героя о довоенной России. Сияющей, счастливой. С кипящими смолой глазами и в меру большой грудью. Дышащей прямо в камеру оператора Владислава Опельянца. Легким дыханием. Но как там дальше у Бунина, чьи Окаянные дни послужили основой сценария Михалкова? Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном осеннем ветре.

Солнечный удар фильм-катастрофа. Катастрофа не частной судьбы, не какого-нибудь прохудившегося некстати плавсредства или проворовавшейся корпорации, чем потчует всеядную аудиторию Голливуд, а катастрофа имперская. В гибели России теряются индивидуальные истории, все герои подчинены наглядному символизму ленты. Беспогонные белогвардейцы в лагере, как бы ни были различны их характеры, сливаются в народ, который ждал эвакуации, а дождался смерти в трюме ржавой баржи. Три комиссара знаменитая Землячка (до изумления противный персонаж эта Розалия Самойловна Залкинд!), карикатурный венгр Бела Кун и секретарь Григорий Семенович черти.

В отличие от одноименного романа Масодова, в котором тот прямо производит русских революционеров от чертей, комиссары Михалкова не лишены человеческих свойств; Землячка умна и, что признают даже белогвардейцы, достойна уважения, Григорий Семенович наивно ищет параллели между христианством и учением Маркса. Чекисты тоже люди этот тезис мощно (особенно если вспомнить глыбы Солженицына) звучит у Захара Прилепина в Обители. Но Михалков на Солженицына не оглядывается, ему все равно, кто украл у Ивана Денисовича мастерок.

Кадр: фильм Солнечный удар

Герои Солнечного удара безвольно плывут по истончающейся почти прозрачной реке Империи. Мы-то прочли Бунина и знаем, куда она несет их на дно Черного моря. Но персонажи фильма не замечают очевидных сигналов. Жадный провинциальный батюшка, требующий с московского офицера десять рублей за освящение крестика, фокусник-марксист, разбивший часы главного героя (он обвиняет в неудаче фокуса подмастерье: мерзавец механизм не смазал, сам сожрав сало) и другие зловещие приметы проходят по натянутой до хруста ткани фильма мимо молодого офицерика. Позже, в красном лагере, он будет вспоминать не их, а красавицу, имени которой он так и не узнал, и синее небо над приречным городком, до такой степени синее, что кажется декорацией.

Михалков по барски позволяет себе показывать (вернее будет сказать позволяет зрителям видеть) необычайно долгие, убийственные для клипового зрения сцены: погоню за летящим по всем уголкам парохода газовым шарфиком прекрасной незнакомки (только представьте себе перышко в Форрест Гампе, которое долго-долго летит не на фоне титров, а посреди фильма, и так несколько раз), или поименное перечисление жителей Российской Империи от родственников и знакомых мальчика, случайного товарища главного героя, до Государя Императора которые, оказывается, произошли от обезьяны Эту страшную тайну открыл мальчику злокозненный учитель, и Михалков передает ужас дарвинского откровения беспроигрышним приемом: зрителю становится действительно страшно оттого, что, кажется, перечень имен никогда не кончится.

Кадр: фильм Солнечный удар

Местами Солнечный удар забавен. Поскольку в наше время кинематограф без цитат может быть только студенческим, не обходится без цитат и Михалков. Но цитирует он только блокбастеры. Детская коляска с игрушками пропавшего (эвакуировался ли, убит ли большевиками?) младенца катится и катится по ступеням бесконечной лестницы, как в Броненосце Потемкин. Единственный сексуальный эпизод Солнечного удара очевидно сделан с оглядкою на Титаник, что даже немножко смешно и снижает пафос этой кульминационной сцены. А именно ее, с долгой прелюдией на пароходе, вспоминает главный герой в концентрационном лагере для пленных белогвардейцев.

Загадочная незнакомка, овладевшая сначала чувствами, а затем и телом юного офицера, похожа на экзальтированных психичек в исполнении Татьяны Друбич из фильмов Соловьева. Но для Михалкова она олицетворяет саму Россию. Которая, следует вывод Солнечного удара, случается только раз в жизни каждого. А потом ищи ее в тоске и разрухе. Повторяй безответную присказку русской эмиграции: как все это случилось? Это слоган фильма. Но Солнечный удар не о ностальгии.

Кадр: фильм Солнечный удар

После фильма Никита Михалков вышел на сцену театра имени Луначарского с хором кубанских казаков. Хор запел Боже, Царя храни. Зал встал. Но никто не подхватил имперский гимн, никто слов не помнит. Если бы люди запели о, тогда та Империя, о которой говорит Михалков, на минуту возникла бы в Севастополе. Империя вернется после ста лет хаоса Первой мировой, Революции, Второй мировой, холодной войны, Перестройки и демократических преобразований когда люди вспомнят, что существует иная история, помимо советской. И антисоветской.

Мы летели с полуострова в Москву на огромном Ту-154 на балансе Министерства Обороны: Никита Михалков впереди, пресс-пул в хвосте. И мне отчего-то вспоминались слова ген. Деникина из его очерков русской смуты:
на дредноуте Мальборо мы уходили от постылых берегов Босфора, унося в душе неизбывную скорбь.

Эту фразу я перепечатываю из репринта 1991 года издательства Наука. В 91 книжка эта стоила сумасшедшие 18 рублей, а мне досталась в заштатном букинисте, в идеальном состоянии, за копейки. Могила самого Деникина одиноко ветшает на кладбище Донского монастыря. Та прекрасная Россия в солнечном ударе, образ которой един у Михалкова, в мамлеевской концепции России Вечной, в прохановских ежегодных кирпичах, да и много где еще, она находится очевидно над небом голубым, в прекрасном далеке, а мы ловим только иногда, и часто с неохотой, отблески ее далекого сияния. По крайней мере, до тех пор, пока при звуках национального гимна подавляющее большинство граждан РФ вспоминает слова Сергея Михалкова.

Кадр: фильм Солнечный удар

Однако в последнее время в борьбе концепций Россия, которую мы потеряли и Как грустна наша Россия, которые было слились в безжалостном угаре четверть века назад, с очевидностью побеждает первая. Потому что на методы выражения второй смотреть без омерзения стало невозможно. Дадут ли Левиафану Оскар, не дадут, великим русским фильмом он не станет. А в том, что Солнечный удар великий русский фильм, сомневаться трудно. Для этого мало не любить Михалкова, мало не любить Россию: для этого нужно быть предельно нечестным.

Забавно, что вопрос о легитимности на экране наречия нахер даже не стоит. Михалков сказал значит, можно. А попусту сквернословить не положено.